29.04.86

      Приканчивается апрель, и больше апрелей не будет в моей служебной жизни. Это меня несказанно радует. Вчера получил гражданскую одежду, что вы мне выслали. 100 рублей и прочее получил раньше. Спасибо большое, в особенности Ане. Всё оказалось впору, кроме джинсов. Не знаю, какой это был размер, но мне сдаётся, что 46-й, так как найденная тётей Ниной женщина, пожелавшая их купить и примерявшая их, имела именно такой размер. Они ей оказались как раз. Итак, окружность бёдер у меня 110 см, а пояса – 90 см. Вот из этого и исходите. Мне очень жалко и неловко, что, Анька, ты зря постаралась. Но, что сделаешь,  если не лезут они на меня? Растолстел, что ли? Хотя, немудрено растолстеть на тех харчах, которые  я добываю у дяди Саши и получаю от вас. Так уж повелось, что к дяде Саше я прихожу каждый день, даже если никаких дел к нему или просьб нет. Кроме тёти Нины он взял на склад ещё и тётю Валю, ту самую, что заменяла тётю Нину во время отпуска, и, если я приходил на склад в отсутствие дяди Саши и ждал его, она ходила за мной по пятам и следила, как бы я чего не свистнул. Но затем, видя, что дядя Саша мне даёт даже больше того, что я мог бы утащить, она успокоилась, и отношения наши наладились. Правда, она до сих пор в лёгком недоумении относительно причин такого ко мне расположения со стороны дяди Саши. А ребята, так просто спрашивают, не родственница ли мне тётя Нина, и тоже удивляются, как мне удалось завоевать такое безграничное доверие и симпатию непреклонного ко всем остальным дяди Саши. А началось всё с того, что мы с ним крупно поругались. Он меня ударил, я, недолго думая, ответил тем же, несмотря на то, что он мне в отцы годится, не говоря уже о воинской субординации. Но, он был не прав, а главное, он это сумел признать, и на следующий день сам пошёл со мной на мировую. Даже извинился, чем заметно поколебал моё, доселе стойкое, отвращение ко всему сословию прапорщиков. Тогда же он стал звать меня по имени и постоянно обращался с различными просьбами о помощи. Да, потом ещё и тётя Нина перешла к нему на склад, да и вы, дай вам Бог здоровья, постоянно что-нибудь для него и его больной жены присылаете. Так что особенных причин для взаимного нерасположения у нас с ним нет. А остальные пусть удивляются и строят различные догадки, одну нелепее другой. Сейчас каждый вечер я прихожу к нему за очередной порцией изюма. В последнее время это единственное, что я беру на складе, а раньше…. Даже стыдно вспоминать, как я себя нагло вёл.

     У нас, наконец, открылся магазин. Очень вкусные болгарские соки там продаются. Особенно, приятно по жаре, которая становится всё ощутимее днём и вызывает невыносимую жажду.

     Комбат лично, перед всем строем потребовал, чтобы меня дежурным по роте больше не ставили. И вот, почему.

     Как-то, зимой, я, пятые сутки, будучи дежурным по роте, утомился до того, что в три часа ночи наказал своему дневальному не спать ни в коем разе, поскольку сам решил пару часов вздремнуть. Фесик, такая у него фамилия странная, только что заступил на тумбочку, - да и не ходят дневальными по суткам, - производил впечатление не только исполнительного и ответственного паренька, но, что для меня было в тот момент самое важное, выспавшегося паренька. Получив инструкцию орать, что есть мочи: "Дежурный по роте, на выход!”, в случае проверки из дивизии, он остался один бодрствовать на тумбочке, а я прямо в шинели улёгся на свободную кровать поближе к выходу. Представьте себе, снится мне сон, что к дверям казармы подъезжает дивизионный уазик с ответственным проверяющим. Из него выходит замполит дивизии, полковник Богатыренко и направляется к нам в роту. Он поднимается по лестнице, а  я с ужасом вижу, что дневальный мой спит. Тогда я немедленно вскакиваю  с кровати, застегиваю все крючки, поправляю ремень, выхожу в коридор, а мой дневальный действительно спит, а на лестнице за дверью слышны приближающиеся шаги. Тут я понимаю, что это уже не сон, быстро подбегаю к Фесику, толкаю его со всей мочи, он, хлопая глазами, пробуждается, а в этот момент в казарму входит….. полковник Богатыренко! Не знаю, какие чувства, и мысли, потом в связи с этим предельно странным событием бродили в моей голове, но я долго не мог понять, что произошло на самом деле, и где была граница сна и яви. Может быть, усталость была настолько сильной, что мне и вовсе показалось, что я уходил спать? Не знаю.

     Но в другой раз, тот же полковник Богатыренко застал меня уже в другом виде. Так же точно, изнурённый бесконечными дежурствами, решил я ночью вздремнуть, точно так же проинструктировав дневального, кстати, опять же Фесика. И так же точно приехал полковник Богатыренко. Не успел Фесик и рта раскрыть, как он мне потом объяснял, как Богатыренко прижал палец к губам, призывая его к молчанию, и спросил шёпотом, стервец, где я нахожусь. Оробевший при виде такого большого начальника, Фесик понуро повёл его к моей кровати, не смея себе и представить, в какие причудливые формы может потом вылиться мой гнев. А я спал в тот момент сном праведника. Откуда-то издалека до меня донёсся голос.

     - Встать, солдат! Я вам приказываю встать!

     Не знаю, что мне снилось в тот момент, только, по словам Фесика, я оттолкнул руку Богатыренко, пытавшегося меня растолкать и произнёс.

     - Да пошёл ты на …, Фесик, со своими шутками. Иди лучше на тумбочку.

     - Какой, к дьяволу, Фесик, - загремел вдруг голос, - вам приказывает полковник Богатыренко. И совсем уж некстати, по-моему, добавил.

     - Замполит дивизии.

     Тут уж я вскочил, проснувшись в момент, попробовал отдать честь, но потом понял, что выглядеть в расхристанном таком виде, и с сонной мордой буду нелепо, и передумал.

     - Что вы себе позволяете? - продолжал реветь Богатыренко, постепенно пробуждая своим зычным, поставленным голосом записного политработника всю роту.

     - Пятнадцать суток гауптвахты, и то мало за то, что я сейчас увидел!

     - Ой! Товарищ полковник, умоляю вас, отправьте меня хоть сейчас к капитану Акопову, очень вас прошу, - взмолился вдруг я.

     Такое моё поведение сильно озадачило Богатыренко, который ждал всего, чего угодно: извинений, обещаний исправиться, готовности понести любое наказание, только не отправляться к этому зверю, Акопову в логово. Но добровольное и так ярко выраженное желание моё, означающее полное или непонимание, или презрение к тяжестям гарнизонной гауптвахты, настолько озадачило полковника, что он некоторое время не находил слов для продолжения разговора.

     - А…, почему это вы так говорите, солдат? – выдавил он из себя такую вот не очень  складную фразу.

     - Да потому, что уже сил никаких нет, по пять суток, не сменяясь, ходить дежурным по роте. Уже сплю на ходу, и не знаю, где сон, а где явь. Прошу Вас, заберите меня отсюда к Акопову. Там я хоть высплюсь, по-человечески.

     Ничего он мне на это не ответил. Молча, развернулся Богатыренко на 180 градусов и  покинул роту, оставив меня без ответа, а Фесика и других проснувшихся ребят в неподдельном изумлении перед разыгравшейся на их глазах сценой.

     О том, что наш комбат имел потом пренеприятный разговор с Богатыренко и затаил на меня злобу, узнал я об этом уже сейчас. Но и это ещё не всё, для того, чтобы понять речь  комбата по моему адресу на недавнем построении.

     Есть у нас один молодой и уж совершенно бесполезный лейтенант, - а этим качеством отличиться от других офицеров в нашем батальоне очень сложно, - которого тоже любят ставить в наряды, только дежурным по части. Как вы сами понимаете, встречаться с ним на дежурствах мне приходилось довольно-таки часто, да и комната дежурного по части, как я уже писал, в нашей роте находится. Так он, верный своему безделью, одну ночь долго где-то   шлялся, затем забежал на несколько минут в роту с каким-то ящиком. Я поинтересовался,  что же он такое принёс. В ящике оказались три казахстанских ёжика. Почему казахстанских? Да, у них уши, как локаторы, а сами ежи до того смешные и симпатичные, и до того мне ночью было скучно, что я стал просить лейтенанта не запирать их в своей комнате, а оставить мне под обязательство сохранения их в целости и сохранности до его возвращения. Нагло смеясь, этот недоносок заявил, что он и носки свои стоячие не доверил бы мне сторожить. Запер ёжиков и ушёл, оставив мерзкий привкус в моей душе и недобрую по себе память. Уже сейчас, в апреле, снова мы попали в одно дежурство. После обеда я стоял возле дневального и философствовал на тему, зачем мне вообще гражданская жизнь, от которой я уже отвык, и не податься ли мне после службы в прапорщики. Разглагольствовал я просто так, от нечего делать, скажем,   фантазировал. Меньше всего я ожидал, что это найдёт такой живой отклик у этого лейтенанта.

     - И правильно, - с жаром вдруг подхватил он, - зарплата у прапоров хорошая, но дело не в ней. Ты подумай, сколько можно наворовать! Даже не думай, оставайся в армии, будешь, как сыр в масле кататься. И потом…, - тут он запнулся, видимо, подыскивая, какие ещё сладкие перспективы нарисовать мне в должности прапорщика. Он рассеянно водил глазами и было видно, что пока ему на ум ничего не приходит. И тут я решил ему помочь.

    - И потом, если тут не ловишь мышей, то можно ловить хотя бы ёжиков. Да?

     Он моментально понял, что я завёл речь об этом просто так, что он купился, как молокосос, да ещё, в придачу, я ему чуть ли не открытым текстом сказал о его совершенной бесполезности в армии и вообще, в жизни. Оскорбление было велико, но он, пытаясь перевести всё в шутку, и делая вид, что хочет меня пристрелить, стал расстегивать кобуру, приговаривая.

     - Ну, Москва, это тебе так с рук не сойдёт! Ты у меня ответишь по полной программе.

     В это время он наступал на меня, нехорошо улыбаясь и уже достав пистолет. Я, тоже с улыбкой, отступал от него, прикидываясь испуганным, с извиняющейся миной. И тогда он резко взвёл пистолет и направил дуло мне в грудь. На это я рванул на себе ХБ и крикнул, продолжая спектакль.

     - Стреляй, белогвардейская морда! Всех не перестреляешь!

     Он, видимо, понял, что дальше комедию ломать некуда, и, опуская пистолет, поставил его на предохранитель. И вот тут произошло то, что ни он, по молодости и по тупости, ни я из-за полного незнакомства с вопросом, не могли ожидать. Прозвучал выстрел. Оказывается, как  мне объяснили потом, пистолет ставится на предохранитель только в разряженном состоянии, а во взведенном, он даёт автоматический спуск бойка, то есть, выстрел. А пока, поскольку пистолет, направленный в мою сторону, не был до выстрела опущен окончательно, я прислушивался к своему телу, не появилось ли там чего инородного, но не ощущал. Я даже не обращал внимания на вытаращенные от ужаса глаза этого придурка, тоже оглядывавшие меня по сантиметру. Опустив взгляд, я увидел маленькое сквозное отверстие в полу, в сантиметре от левого сапога. Но, в это время дверь каптёрки старшины распахнулась и оттуда вывалилась шумная ватага, в составе самого старшины, замполита роты, командира роты и моего любимого прапорщика Шаманова. От всех разило спиртным за версту, и вообще я не понял, как они могли так долго скрываться в каптёрке, не подавая признаков жизни, да плюс к этому, не в смену находясь в части. Увидев их, я картинно закатил глаза, тихо охнул и с поворотом повалился на пол, стараясь казаться бездыханным.

     - Ты зачем его убил? – раздался голос замполита.

     - Нечаянно! – эхом отозвался лейтенант.

     Трудно было измерить глубину молчания, воцарившуюся после такого объяснения. Я заинтересовался, что же происходит, когда минута молчания, посвящённая моей безвременной кончине, уж слишком затянулась. Я приоткрыл один глаз и как в перевёрнутом зеркале увидел застывшие в изумлении взгляды, направленные на лейтенанта, видимо, в ожидании какого-то, более вразумительного объяснения происшедшего. А тот стоял с абсолютно глупым лицом, и было видно, что больше того, что он смог произнести, от него ожидать было бессмысленно. Вспомнив, что примерно так Гоголь закончил свою комедию "Ревизор”, я вдруг истерически рассмеялся и стал кататься по полу от смеха, заставив массовку сначала отпрыгнуть от меня, а потом бегать за мной, так как они решили, что я от потрясения спятил, хоть и обрадовались, что живой. Затем, когда и в отношении моего психического состояния у них опасения исчезли, они затащили меня в каптёрку, налили стакан, дали закусить, и долго уговаривали меня не давать ход этому делу. Я их заверил, что если со стороны этого придурковатого лятёхи не будет никаких гадостей по отношению к личному составу роты и лично ко мне, я похороню этот случай в своей памяти. Но, я ведь знал, что он дурак, а дураки, сколько не сдерживаются, обязательно где-то проколются. Судьба их такая.

     И вот недавно, в моё дежурство, когда я положил ребят, которым нужно было вставать в три часа ночи обслуживать полёты, спать раньше отбоя на два часа, а этот раздолбай был опять дежурным по части, он заинтересовался, почему на вечерней поверке так мало народу, а по моим спискам в казарме чуть ли не весь личный состав находится. Я ему объяснил, что почём, но бездельнику и тунеядцу не понять трудностей трудящегося народа. Он стал орать на меня, чтобы я разбудил всех и чтобы все у него, кровь из носу, стояли, как лист перед травой. Вот тут уже и я разозлился, наорал на него, что если бы война, он первый бы погубил всех своих людей или они ему пустили бы пулю в спину при первой же атаке за такое его о них попечение. Видя, что со мной разговаривать бесполезно, и желая, во что бы то ни стало восстановить свой никогда не существовавший авторитет, он принялся сам поднимать ребят, крикнув мне, чтобы я снимал повязку и штык-нож и не считал себя дежурным по роте, так как не достоин такого высокого доверия. Если бы он знал, как всё это было смешно и глупо. Смешно потому, что он действительно полагал, что совершает нечто путное и нужное. Глупо потому, что кроме меня поставить дежурным по роте было некого. Одним словом, он построил-таки всех на вечернюю поверку, а утром на столе замполита части и на столе комбата лежали близнецы-докладные записки о том, что произошло в роте накануне и о моём активном противодействии дежурному по части в исполнении им своих обязанностей. Комбат вызвал командира роты, командир роты вернулся злой, как чёрт, и на меня, и на этого дурака-лейтенанта. А ещё чуть позже между мной и начальником Особого отдела, майором Рыбкой произошёл долгий и вдумчивый разговор о происшествии, которое было гораздо раньше, и о котором я обещал молчать, пока лейтенант  сам не даст ему хода. Через два дня лейтенант исчез из нашей части, и теперь самое время вернуться к фразе комбата, которой он поставил жирный крест на всех моих дежурствах по  роте.

     - Ещё раз напоминаю о дисциплине и ответственности всех заступающих в наряды по  части и по роте. Настоятельно прошу и требую не поступать, как Москва, который спит всякое дежурство и, наконец, добивается того, что его расстреливают на месте.

     Вот так, причудливо отложились и соединились в мозгу комбата нашего разные случаи из моей, теперь уже бывшей, практики дежурного по роте. И вот, что называется, за подвиги награда. Комбат даже не представляет, как он меня поощрил под занавес. Ведь  уже давно меня, кроме наряда по роте, уже ни в какие наряды не ставят.

     Получил, Анька твоё письмо. Умоляю тебя, не надо писать комбату. Выйдет только то, что он, по своему обыкновению, перед строем только и будет, что изгиляться, издевательски перевирая, цитировать твоё письмо и, апеллируя к мнимой аудитории, театрально вопрошать, что это за люди такие доверчивые и неразумные, что взялись по незнанию, для кого стараются, хлопотать за меня. Такие, как комбат и ему подобные, давно уже не знают, что такое честь и совесть. Для них эти понятия так же далеки, как, скажем, для меня пляски народов, населяющих Океанию.